Хочешь сбежать от повседневности — не останавливайся в развитии (с) Орихара Изая
Я умерла 16-го июня 2013 года. Люди не верили мне. Люди говорили: "Ты молодая и красивая, разве так можно?". Люди обманывали меня, говорили, что я живая. Что у меня всё впереди. Что мои проблемы ненастоящие. Что я только придумала, что умерла. Они думали, что всё понимают.
Они приводили мне в пример умирающих людей, которые умирали счастливыми. Те были достойны сочувствия лишь потому, что умирали. В окружении любящих и понимающих людей. Я отвечала, что у меня таких нет. Мне говорили, что я вру. Что у меня есть родители, друзья. Что мне стоит только присмотреться, только поговорить с ними. Я не могла объяснить, что на самом деле эти люди со мной не знакомы. Что я для них - некое абстрактное приложение к их собственным «я». Что вся их любовь адресована не мне. Что они вознесли на пьедестал Бальтазара, не зная, что это Циннобер. Что если я перестану играть свою роль, я просто исчезну из их поля зрения, потому что они никогда не смогут задуматься обо мне настоящей. Потому что в их системах нет таких категорий.
И у тебя нет таких категорий, так зачем я распинаюсь перед тобой, надеясь, что ты услышишь? Ты не сможешь меня спасти. Ты не мой принц на белом коне. Мой замок не охраняет дракон, поэтому ты решил спасать другую принцессу. Так героичнее.
Я стеснялась признаваться в своей смерти кому-то ещё. Моя гордость не позволяла вывернуть наружу мою мертвечину, я умело прятала её в одеждах. При других людях я смеялась, смеялась больше всех. Смеясь, я не думала о том, что мертва. Смеясь, я почти вспоминала, каково это, быть живым. Будто сквозь сон. Далёкое, как будто давно забытое чувство.
Знаешь, ты был самым ужасным, что могло быть в моей жизни. Я привыкла, что мир враждебен ко мне. Я выставляла свои «колючки» и в любой момент была готова сражаться. Но ты заставил меня успокоиться. Поверить, что всё не так плохо. Что мир может быть лучше, добрее, светлее.
Но не у меня.
Ведь ты никогда меня не спасёшь.
Никто меня не спасёт.
Даже я сама себя не спасу. У меня на это нет сил.
С тобой я впервые почувствовала, что я не одна против всего мира. Но теперь я всегда буду одна, с кем бы я ни была.
Я всегда могла полагаться только на себя, но почему-то не замечала этого, пока была жива. Я надеялась, сама не знала на что. Ты научил меня, что надежды не приносят света. Они приносят только жгучую боль разочарования, новую волну отчаяния. Надежды – самообман. Я отучалась надеяться. Я запрещала себе надеяться. Я больше не надеюсь. Я умерла.
Лишившись надежд, я лишилась будущего. У меня никогда не будет детей, мужа, карьеры. Не будет путешествий, побед, авантюр. Не будет прыжков с парашюта, северных сияний и фотографий со знаменитостями. Когда мы гуляли вдвоём, я чувствовала себя счастливой. Теперь у меня никогда больше не будет счастья.
И это нормально. Многие люди проживают целую жизнь и не находят ни минуты счастья - лишь слабое утешение, а порой и это утешение у них отнимают. В жизни не обязательно должно случиться счастье. Жизнь не обязательно должна идти правильно. Я мертва, мертвецам не нужно счастье.
Предел моих мечтаний - бесконечный день сурка, потому что каждое движение приносит боль, иногда слабую, иногда нестерпимую, но я уже знаю, что что бы я ни делала, что бы я ни пыталась делать, - всё равно будет только больнее, поэтому я хочу просто чтобы меня не трогали. Сколько бы я ни начинала "новую жизнь", мой энтузиазм заканчивался на третий день, а Голос становился всё громче и настойчивей. Больше я не пытаюсь. Я боюсь. Боюсь снова слышать этот Голос. Боюсь нового приступа безысходности.
Знаешь, что такое безысходность? Это когда выхода нет. Совсем нет. Нигде нет. Никакого. Налево – стена. Направо – стена. Вперёд нельзя, назад – тоже. Перетерпеть нельзя, потому что это никогда не кончится. Оставаться на месте невыносимо, но приходится, потому что выхода нет. Ты не можешь даже умереть.
От этого никуда не деться.
Я в тупике. Я боюсь делать что-либо, что угодно, от домашней работы до похода в магазин, а когда делаю, мне каждый раз приходится переступать через себя, заставлять себя, уговаривать, искать компромиссы, и на это уходит слишком много сил, которых и так очень мало. Мне приходится экономить. Я не хожу по магазинам. Не прибираюсь. Полы в моей квартире не мыты уже несколько месяцев. Посуду я мою только тогда, когда становится не из чего есть. Я практически перестала смотреть аниме и сериалы. Я перестала пользоваться косметикой. Когда я выбираю, в чём мне пойти в институт, я отметаю «милое», отдавая предпочтение бесформенным тёмным балахонам. Быть красивой – тоже действие, а значит, мне нельзя его совершать. Мне следует быть предельно осторожной, если я не хочу опять прореветь всю ночь или лежать парализованной на диване. Впрочем, я и так буду реветь всю ночь. И утро. Буду ехать в автобусе, размазывая слёзы. В институте буду убеждать себя, что вот сейчас вот это вот было вовсе и не больно. Я буду кое-как держаться по пути домой. Я почти поверю в то, что сегодня всё будет не так, как вчера. Закрыв дверь, я съеду по ней вниз, в кучу песка и грязной обуви и буду кричать. Это будет длиться около получаса, потом я найду в себе силы снять с себя верхнюю одежду, обувь, и плюхнусь на диван, чтобы выплакаться как следует, крича, задыхаясь, редко - теряя сознание. Это займёт ещё два-четыре часа.
Я знаю, что так и будет. Это всё равно происходит каждый день вот уже несколько месяцев. Это становится рутиной. Разве что в выходные и каникулы я почти не плачу, а просто бессмысленно втыкаю в вконтактовские игрушки. Я король тетриса и разводчик рыб 80-го уровня!
Да, я проебал саморазвитие, которое было важным для меня раньше. «Ты можешь стать умнее, но всё равно не будешь нужна Ему!» - повторяет Голос.
А ещё неважно, сколько я буду плакать. Я одна, и никто не узнает об этом.
Меня воспитывали под лозунгом: "Есть такое слово: "Надо"!". "Надо" - и засунь себе в жопу своё "не хочу"! Грусть и обида - твои личные забавы. Их нельзя выносить за пределы себя, ими нельзя смущать других людей. Виноват всегда тот, кто обиделся, а не тот, кто обидел. Хорошие люди не обижаются.
Но теперь мне пришлось перестать недооценивать силу своего настроения. Теперь моё "надо" делает поблажки моему "не хочу", иначе второе привяжет меня к полу или к дивану невыносимой многочасовой болью, рвущей меня изнутри, от которой никуда не деться, и которую невозможно прекратить. Поэтому в моих сутках меньше времени, чем у моих работающих однокурсников, благо, что пока никто не упрекает меня в том, что я ничего не успеваю, ничего при этом не делая. Я знаю, моя грусть - не отговорка. Моё "надо" очень требовательно ко мне. Гораздо более требовательное, чем мой ВУЗ. Это спасает. В этом есть некий баланс, благодаря которому я всё ещё как-то держусь на плаву.
А ещё это самое «не хочу» сподвигло меня на нечто невероятное: я пыталась искать у людей поддержки и понимания. Когда-то давно родители напрочь отбили у меня такое желание постоянными обвинениями, игнорированием, насмешками, равнодушием. Поэтому обычно я решала проблемы тем, что плакала в одиночестве столько, сколько требовалось. Поначалу достаточно было одного раза. К одиннадцатому классу самым долгим сроком было два-три дня. На втором курсе случилось так, что я почти непрерывно ревела две недели. Теперь я узнала, что это может длиться 14 месяцев. Это была слишком тяжёлая ноша, чтобы нести её одной, и мне было уже не до того, чтобы героически терпеть молча. К тому же, я верила, что у меня есть друзья, которые, как в книжках, «никогда не бросят друга в беде». Раз за разом я была готова снова поверить в это.
…А ещё благодаря тебе я поняла, как я была одинока в своём горе. Так одинока, что влюбилась в первого, кто не стал просто стоять и смотреть, как я лью слёзы. Кто попытался утешить. И кто ушёл, оставив меня одну в этой волчьей стае, к жизни в которой я была уже непригодна. Но виноват всегда тот, кого приручили, я понимаю, я не злюсь на тебя.
Когда я иногда чувствовала себя почти живой, я понимала, как я неполноценна. Я вдруг оглядывалась на свою жизнь и понимала, что давно перестала развиваться. Что у меня больше нет никаких желаний или амбиций. Я боялась быть чем-то хуже всех этих людей. Я боялась потерять свою последнюю связь. Но я смотрела на них и понимала: моя-то жизнь – не больше, чем притворство. И, тем не менее, я притворялась изо всех сил.
Но на мне и так слишком большой груз - я сторонюсь края. Я стараюсь не упасть. Я подошла слишком близко, до той степени, когда я уже не могу безответственно думать всё, что хочу, и делать всё, что хочу, потому что мой организм иногда наказывает меня. Иногда я цепенею. Я вижу людей, которые говорят со мной, обращаются ко мне, просят меня что-то сделать или сказать, но я не властна над своим телом, и мне ужасно стыдно, но внутренняя пустота блокирует сигналы мозга, и я не могу двигаться. Я чувствую что-то похожее на усталость и лень, и это доходит до той степени, что я перестаю шевелиться. "А зачем?" - спрашивает Голос, и я не могу ему ничего ответить.
Вокруг меня есть люди, которые вроде как считаются близкими, а я не могу рассказать им о своей трагедии. Нет никакой трагедии. Просто я умерла. Но пока они не сочтут причину смерти уважительной, они не поверят мне. А я даже сама не знаю причины. Мой мир рухнул. Я сломалась. Я не вынесла того, что с лёгкостью выносили другие. Я не знаю. Это неважно. Я умерла! У-мер-ла!..
Но никто не должен об этом знать, ведь я я уже знаю, что вы скажете. Я улыбнусь вашим историям и промолчу о себе, потому что нет больше сил что-то доказывать. Постоянно доказывать, как будто я говорю что-то настолько из ряда вон выходящее, что мне ни за что нельзя просто поверить на слово. Да, я знаю. Я знаю, что вам всем так надо остаться Хорошими, а Хороший человек не может бросить того, кто действительно серьёзно болен. Поэтому вы отказываете мне в самом факте моей смерти и не верите мне.
Как странно, что никто никогда не сможет понять страдание другого. Как жаль, что все меряют эмоции других своими эмоциями, и вся эта система измерения так чрезвычайно ограничена. Никто не в силах по чужим рассказам представить себе чувство, которое он никогда не испытывал. Но если бы кто-то понял меня, наверное, мне было бы немного легче.
Когда-то я надеялась, что если объяснить как следует, то меня поймут. Не понимали. Кричали: «Почему?!». «Почему тебе больно, мне же не больно!». И я копалась в себе, пытаясь выудить причину. Я называла разные версии, но вы спешили объявить их глупостью. Потому что вы все такие умные. «Ты сама придумываешь себе проблемы!». Да. Спасибо. Теперь я всё поняла. Пойду повешусь.
И тогда я плакала. От бессилья. Но вы боялись ощутить собственную вину и сваливали её на меня, продолжая кричать, «учить», обвинять, упрекать…
Взять себя в руки и перестать себя жалеть? Я пробовала «не накручивать», я била себя по рукам каждый раз, когда срывалась, но боль оставалась. Я пробовала «не жалеть себя», но от этого становилось только ещё обиднее. Понимаешь, мать, проблемы не перестают существовать, если о них не думать. Зато я перестаю. Когда ты день за днём сводила в ничто мои заслуги и мои страдания, попрекая ерундой и закрывая глаза на существенное, день за днём стиралась моя значимость. Когда всё, что я сделала, всё, через что прошла, не стоило для тебя и выеденного яйца, я переставала существовать. Кто-то должен был жалеть меня. Кто-то должен был хвалить меня. И я не могу перестать делать этого, ведь иначе я перестану существовать. Больше некому подумать обо мне. У меня есть только я, из тех, кто видит меня в моих поступках и моих чувствах. Из тех, кто способен ценить меня, а не отведённую мне роль в их жизни.
Когда я ещё была маленькая, я не понимала, почему все лишь отмахиваются, когда я прошу о помощи. Мне казалось, что я страдаю недостаточно. Что нужно страдать больше, чтобы на это обратили внимание. Я выражала это через позёрство. Я не знала, как сказать по-другому. Я преувеличивала, зря использовала слова, оставляла на руках незначительные шрамы. Люди были глухи и слепы, и они такими и остались, хотя если и была какая-то грань, после которой страдание считается «достаточным», то она давно позади.
Я сдалась. Борьба отнимает слишком много сил. Лучше я буду просто улыбаться. И молчать.
А ведь я не хочу умирать по-настоящему. Я лишь хочу, чтобы мой крик о помощи был услышан. Я, правда, уже не знаю, что мне делать с этой внезапной «не-глухотой». Я не думаю, что кто-то смог бы мне помочь. Во мне что-то сломалось. «Я то, что разбито, я то, что не склеишь назад». Я вряд ли уже способна жить как прежде. Для меня уже навсегда закрыт путь туда, где я могла бы быть счастливой. Но я не могу не цепляться за жизнь. Как ни странно, я всё ещё люблю жизнь. Умом. Я воспринимаю красоту мира. Меня манят надежды человечества. Но в моих мечтах больше нет меня. Я созерцаю. Мир, в котором для меня нет и не будет места. И я способна радоваться. За мир, за человечество, но не за себя. Для меня-то нет будущего. О, эта великая способность человека отвлекаться! Превращаться в сгусток чистого разума и созерцать мир во всех его взаимосвязях. Изучать каркас системы. Узнавать новое. Радоваться даже сквозь пелену отчаяния. Любить саму жизнь, даже когда она кажется разумной ценой за прекращение всей этой боли.
Я чувствую, как у меня опускаются руки. Я чувствую себя настолько беспомощной и беззащитной, как будто с меня заживо содрали кожу. Мне хочется обнять и утешить себя. Но мои руки недвижимы, потому что это бессмысленно. Это не поможет. Я замираю и жду, когда это пройдёт. Когда я ещё была жива, в этом месте я мысленно кричала: «Спасите!». Но теперь я знаю, что никто не услышит и никто не придёт.
Есть только я и моя боль.
А впереди – бесконечная череда дней, не несущих ни утешения, ни облегчения.
Слова, которые мне не скажет никто, кроме меня.
Да, Саша, ты много натерпелась. Тебе было так плохо, что ты была готова убить себя. Твоему аду не было конца. Но ты была сильной, ты выжила, ты смогла. Не знаю как, но смогла. Да, это оставило свой след. Да, в тебе что-то сломалось. Ты не будешь прежней. Изматывающее горе не делает людей лучше. Ты озлобилась, огрубела, возненавидела людей, особенно «близких». Но я тебя понимаю. Я не осуждаю тебя. Ты играешь одна против всего мира, и ты имеешь полное право не быть доброй. Ты имеешь полное моральное право скандалить, обвинять, требовать, материть. Я принимаю тебя такой, потому что понимаю это. Потому что я всегда буду на твоей стороне. Дыши.
Они приводили мне в пример умирающих людей, которые умирали счастливыми. Те были достойны сочувствия лишь потому, что умирали. В окружении любящих и понимающих людей. Я отвечала, что у меня таких нет. Мне говорили, что я вру. Что у меня есть родители, друзья. Что мне стоит только присмотреться, только поговорить с ними. Я не могла объяснить, что на самом деле эти люди со мной не знакомы. Что я для них - некое абстрактное приложение к их собственным «я». Что вся их любовь адресована не мне. Что они вознесли на пьедестал Бальтазара, не зная, что это Циннобер. Что если я перестану играть свою роль, я просто исчезну из их поля зрения, потому что они никогда не смогут задуматься обо мне настоящей. Потому что в их системах нет таких категорий.
И у тебя нет таких категорий, так зачем я распинаюсь перед тобой, надеясь, что ты услышишь? Ты не сможешь меня спасти. Ты не мой принц на белом коне. Мой замок не охраняет дракон, поэтому ты решил спасать другую принцессу. Так героичнее.
Я стеснялась признаваться в своей смерти кому-то ещё. Моя гордость не позволяла вывернуть наружу мою мертвечину, я умело прятала её в одеждах. При других людях я смеялась, смеялась больше всех. Смеясь, я не думала о том, что мертва. Смеясь, я почти вспоминала, каково это, быть живым. Будто сквозь сон. Далёкое, как будто давно забытое чувство.
Знаешь, ты был самым ужасным, что могло быть в моей жизни. Я привыкла, что мир враждебен ко мне. Я выставляла свои «колючки» и в любой момент была готова сражаться. Но ты заставил меня успокоиться. Поверить, что всё не так плохо. Что мир может быть лучше, добрее, светлее.
Но не у меня.
Ведь ты никогда меня не спасёшь.
Никто меня не спасёт.
Даже я сама себя не спасу. У меня на это нет сил.
С тобой я впервые почувствовала, что я не одна против всего мира. Но теперь я всегда буду одна, с кем бы я ни была.
Я всегда могла полагаться только на себя, но почему-то не замечала этого, пока была жива. Я надеялась, сама не знала на что. Ты научил меня, что надежды не приносят света. Они приносят только жгучую боль разочарования, новую волну отчаяния. Надежды – самообман. Я отучалась надеяться. Я запрещала себе надеяться. Я больше не надеюсь. Я умерла.
Лишившись надежд, я лишилась будущего. У меня никогда не будет детей, мужа, карьеры. Не будет путешествий, побед, авантюр. Не будет прыжков с парашюта, северных сияний и фотографий со знаменитостями. Когда мы гуляли вдвоём, я чувствовала себя счастливой. Теперь у меня никогда больше не будет счастья.
И это нормально. Многие люди проживают целую жизнь и не находят ни минуты счастья - лишь слабое утешение, а порой и это утешение у них отнимают. В жизни не обязательно должно случиться счастье. Жизнь не обязательно должна идти правильно. Я мертва, мертвецам не нужно счастье.
Предел моих мечтаний - бесконечный день сурка, потому что каждое движение приносит боль, иногда слабую, иногда нестерпимую, но я уже знаю, что что бы я ни делала, что бы я ни пыталась делать, - всё равно будет только больнее, поэтому я хочу просто чтобы меня не трогали. Сколько бы я ни начинала "новую жизнь", мой энтузиазм заканчивался на третий день, а Голос становился всё громче и настойчивей. Больше я не пытаюсь. Я боюсь. Боюсь снова слышать этот Голос. Боюсь нового приступа безысходности.
Знаешь, что такое безысходность? Это когда выхода нет. Совсем нет. Нигде нет. Никакого. Налево – стена. Направо – стена. Вперёд нельзя, назад – тоже. Перетерпеть нельзя, потому что это никогда не кончится. Оставаться на месте невыносимо, но приходится, потому что выхода нет. Ты не можешь даже умереть.
От этого никуда не деться.
Я в тупике. Я боюсь делать что-либо, что угодно, от домашней работы до похода в магазин, а когда делаю, мне каждый раз приходится переступать через себя, заставлять себя, уговаривать, искать компромиссы, и на это уходит слишком много сил, которых и так очень мало. Мне приходится экономить. Я не хожу по магазинам. Не прибираюсь. Полы в моей квартире не мыты уже несколько месяцев. Посуду я мою только тогда, когда становится не из чего есть. Я практически перестала смотреть аниме и сериалы. Я перестала пользоваться косметикой. Когда я выбираю, в чём мне пойти в институт, я отметаю «милое», отдавая предпочтение бесформенным тёмным балахонам. Быть красивой – тоже действие, а значит, мне нельзя его совершать. Мне следует быть предельно осторожной, если я не хочу опять прореветь всю ночь или лежать парализованной на диване. Впрочем, я и так буду реветь всю ночь. И утро. Буду ехать в автобусе, размазывая слёзы. В институте буду убеждать себя, что вот сейчас вот это вот было вовсе и не больно. Я буду кое-как держаться по пути домой. Я почти поверю в то, что сегодня всё будет не так, как вчера. Закрыв дверь, я съеду по ней вниз, в кучу песка и грязной обуви и буду кричать. Это будет длиться около получаса, потом я найду в себе силы снять с себя верхнюю одежду, обувь, и плюхнусь на диван, чтобы выплакаться как следует, крича, задыхаясь, редко - теряя сознание. Это займёт ещё два-четыре часа.
Я знаю, что так и будет. Это всё равно происходит каждый день вот уже несколько месяцев. Это становится рутиной. Разве что в выходные и каникулы я почти не плачу, а просто бессмысленно втыкаю в вконтактовские игрушки. Я король тетриса и разводчик рыб 80-го уровня!
Да, я проебал саморазвитие, которое было важным для меня раньше. «Ты можешь стать умнее, но всё равно не будешь нужна Ему!» - повторяет Голос.
А ещё неважно, сколько я буду плакать. Я одна, и никто не узнает об этом.
Меня воспитывали под лозунгом: "Есть такое слово: "Надо"!". "Надо" - и засунь себе в жопу своё "не хочу"! Грусть и обида - твои личные забавы. Их нельзя выносить за пределы себя, ими нельзя смущать других людей. Виноват всегда тот, кто обиделся, а не тот, кто обидел. Хорошие люди не обижаются.
Но теперь мне пришлось перестать недооценивать силу своего настроения. Теперь моё "надо" делает поблажки моему "не хочу", иначе второе привяжет меня к полу или к дивану невыносимой многочасовой болью, рвущей меня изнутри, от которой никуда не деться, и которую невозможно прекратить. Поэтому в моих сутках меньше времени, чем у моих работающих однокурсников, благо, что пока никто не упрекает меня в том, что я ничего не успеваю, ничего при этом не делая. Я знаю, моя грусть - не отговорка. Моё "надо" очень требовательно ко мне. Гораздо более требовательное, чем мой ВУЗ. Это спасает. В этом есть некий баланс, благодаря которому я всё ещё как-то держусь на плаву.
А ещё это самое «не хочу» сподвигло меня на нечто невероятное: я пыталась искать у людей поддержки и понимания. Когда-то давно родители напрочь отбили у меня такое желание постоянными обвинениями, игнорированием, насмешками, равнодушием. Поэтому обычно я решала проблемы тем, что плакала в одиночестве столько, сколько требовалось. Поначалу достаточно было одного раза. К одиннадцатому классу самым долгим сроком было два-три дня. На втором курсе случилось так, что я почти непрерывно ревела две недели. Теперь я узнала, что это может длиться 14 месяцев. Это была слишком тяжёлая ноша, чтобы нести её одной, и мне было уже не до того, чтобы героически терпеть молча. К тому же, я верила, что у меня есть друзья, которые, как в книжках, «никогда не бросят друга в беде». Раз за разом я была готова снова поверить в это.
…А ещё благодаря тебе я поняла, как я была одинока в своём горе. Так одинока, что влюбилась в первого, кто не стал просто стоять и смотреть, как я лью слёзы. Кто попытался утешить. И кто ушёл, оставив меня одну в этой волчьей стае, к жизни в которой я была уже непригодна. Но виноват всегда тот, кого приручили, я понимаю, я не злюсь на тебя.
Когда я иногда чувствовала себя почти живой, я понимала, как я неполноценна. Я вдруг оглядывалась на свою жизнь и понимала, что давно перестала развиваться. Что у меня больше нет никаких желаний или амбиций. Я боялась быть чем-то хуже всех этих людей. Я боялась потерять свою последнюю связь. Но я смотрела на них и понимала: моя-то жизнь – не больше, чем притворство. И, тем не менее, я притворялась изо всех сил.
Но на мне и так слишком большой груз - я сторонюсь края. Я стараюсь не упасть. Я подошла слишком близко, до той степени, когда я уже не могу безответственно думать всё, что хочу, и делать всё, что хочу, потому что мой организм иногда наказывает меня. Иногда я цепенею. Я вижу людей, которые говорят со мной, обращаются ко мне, просят меня что-то сделать или сказать, но я не властна над своим телом, и мне ужасно стыдно, но внутренняя пустота блокирует сигналы мозга, и я не могу двигаться. Я чувствую что-то похожее на усталость и лень, и это доходит до той степени, что я перестаю шевелиться. "А зачем?" - спрашивает Голос, и я не могу ему ничего ответить.
Вокруг меня есть люди, которые вроде как считаются близкими, а я не могу рассказать им о своей трагедии. Нет никакой трагедии. Просто я умерла. Но пока они не сочтут причину смерти уважительной, они не поверят мне. А я даже сама не знаю причины. Мой мир рухнул. Я сломалась. Я не вынесла того, что с лёгкостью выносили другие. Я не знаю. Это неважно. Я умерла! У-мер-ла!..
Но никто не должен об этом знать, ведь я я уже знаю, что вы скажете. Я улыбнусь вашим историям и промолчу о себе, потому что нет больше сил что-то доказывать. Постоянно доказывать, как будто я говорю что-то настолько из ряда вон выходящее, что мне ни за что нельзя просто поверить на слово. Да, я знаю. Я знаю, что вам всем так надо остаться Хорошими, а Хороший человек не может бросить того, кто действительно серьёзно болен. Поэтому вы отказываете мне в самом факте моей смерти и не верите мне.
Как странно, что никто никогда не сможет понять страдание другого. Как жаль, что все меряют эмоции других своими эмоциями, и вся эта система измерения так чрезвычайно ограничена. Никто не в силах по чужим рассказам представить себе чувство, которое он никогда не испытывал. Но если бы кто-то понял меня, наверное, мне было бы немного легче.
Когда-то я надеялась, что если объяснить как следует, то меня поймут. Не понимали. Кричали: «Почему?!». «Почему тебе больно, мне же не больно!». И я копалась в себе, пытаясь выудить причину. Я называла разные версии, но вы спешили объявить их глупостью. Потому что вы все такие умные. «Ты сама придумываешь себе проблемы!». Да. Спасибо. Теперь я всё поняла. Пойду повешусь.
И тогда я плакала. От бессилья. Но вы боялись ощутить собственную вину и сваливали её на меня, продолжая кричать, «учить», обвинять, упрекать…
Взять себя в руки и перестать себя жалеть? Я пробовала «не накручивать», я била себя по рукам каждый раз, когда срывалась, но боль оставалась. Я пробовала «не жалеть себя», но от этого становилось только ещё обиднее. Понимаешь, мать, проблемы не перестают существовать, если о них не думать. Зато я перестаю. Когда ты день за днём сводила в ничто мои заслуги и мои страдания, попрекая ерундой и закрывая глаза на существенное, день за днём стиралась моя значимость. Когда всё, что я сделала, всё, через что прошла, не стоило для тебя и выеденного яйца, я переставала существовать. Кто-то должен был жалеть меня. Кто-то должен был хвалить меня. И я не могу перестать делать этого, ведь иначе я перестану существовать. Больше некому подумать обо мне. У меня есть только я, из тех, кто видит меня в моих поступках и моих чувствах. Из тех, кто способен ценить меня, а не отведённую мне роль в их жизни.
Когда я ещё была маленькая, я не понимала, почему все лишь отмахиваются, когда я прошу о помощи. Мне казалось, что я страдаю недостаточно. Что нужно страдать больше, чтобы на это обратили внимание. Я выражала это через позёрство. Я не знала, как сказать по-другому. Я преувеличивала, зря использовала слова, оставляла на руках незначительные шрамы. Люди были глухи и слепы, и они такими и остались, хотя если и была какая-то грань, после которой страдание считается «достаточным», то она давно позади.
Я сдалась. Борьба отнимает слишком много сил. Лучше я буду просто улыбаться. И молчать.
А ведь я не хочу умирать по-настоящему. Я лишь хочу, чтобы мой крик о помощи был услышан. Я, правда, уже не знаю, что мне делать с этой внезапной «не-глухотой». Я не думаю, что кто-то смог бы мне помочь. Во мне что-то сломалось. «Я то, что разбито, я то, что не склеишь назад». Я вряд ли уже способна жить как прежде. Для меня уже навсегда закрыт путь туда, где я могла бы быть счастливой. Но я не могу не цепляться за жизнь. Как ни странно, я всё ещё люблю жизнь. Умом. Я воспринимаю красоту мира. Меня манят надежды человечества. Но в моих мечтах больше нет меня. Я созерцаю. Мир, в котором для меня нет и не будет места. И я способна радоваться. За мир, за человечество, но не за себя. Для меня-то нет будущего. О, эта великая способность человека отвлекаться! Превращаться в сгусток чистого разума и созерцать мир во всех его взаимосвязях. Изучать каркас системы. Узнавать новое. Радоваться даже сквозь пелену отчаяния. Любить саму жизнь, даже когда она кажется разумной ценой за прекращение всей этой боли.
Я чувствую, как у меня опускаются руки. Я чувствую себя настолько беспомощной и беззащитной, как будто с меня заживо содрали кожу. Мне хочется обнять и утешить себя. Но мои руки недвижимы, потому что это бессмысленно. Это не поможет. Я замираю и жду, когда это пройдёт. Когда я ещё была жива, в этом месте я мысленно кричала: «Спасите!». Но теперь я знаю, что никто не услышит и никто не придёт.
Есть только я и моя боль.
А впереди – бесконечная череда дней, не несущих ни утешения, ни облегчения.
Слова, которые мне не скажет никто, кроме меня.
Да, Саша, ты много натерпелась. Тебе было так плохо, что ты была готова убить себя. Твоему аду не было конца. Но ты была сильной, ты выжила, ты смогла. Не знаю как, но смогла. Да, это оставило свой след. Да, в тебе что-то сломалось. Ты не будешь прежней. Изматывающее горе не делает людей лучше. Ты озлобилась, огрубела, возненавидела людей, особенно «близких». Но я тебя понимаю. Я не осуждаю тебя. Ты играешь одна против всего мира, и ты имеешь полное право не быть доброй. Ты имеешь полное моральное право скандалить, обвинять, требовать, материть. Я принимаю тебя такой, потому что понимаю это. Потому что я всегда буду на твоей стороне. Дыши.